|
Вадим Черняк ЖИЗНЬ
КАК ОНА ЕСТЬ... Из записных книжек I. Звоню в бюро ремонта
телефонов. Бодрый девичий голос отвечает, называя свой номер. Объясняю, что у
меня в аппарате не проходит звонок. –
Переверните аппарат, - прерывает мои
соображения веселая девушка Переворачиваю. –
Провод не выдернут? –
Нет... –
Регулятор в порядке? –
Какой регулятор? –
Вы что, телефон впервые видите? После
секундного замешательства отвечаю, что нет, не впервые и вообще-то пользуюсь
им довольно часто. –
То-то и видно... Во
мне медленно закипает возмущение. Я ждал многих телефонных звонков, в том
числе и междугородних. У меня были назначены встречи. Умерла подруга сестры,
моя добрая приятельница... Переводчик с французского
обещал сообщить, когда закончит работу над новым романом... С дачи собирались
привезти сына... Теперь связь с внешним миром как бы прервалась, многое
развалилось и рухнуло. Непринужденное хамство
телефонистки только подчеркивает мою беспомощность. Нужно бы ей сказать, что
человека, у которого аппарат стоит на
столе уже более полувека (это легко можно понять по регистрационным номерам),
трудно заподозрить в том, что он видит телефон "впервые"! Если ты
не в силах сообразить такую простую взаимосвязь, то
как же решаешься работать в столь тонкой общественной службе?! Надо бы сейчас
ей все это сказать, но позорно молчу, боюсь, что она "вырубится", и
мне придется мучиться долгие недели, чтобы вернуть нехитрому, но позарез
нужному устройству утраченный голос. Времена беспредела... Раньше оскорбленный человек имел возможность
пожаловаться, и хоть в двух-трех случаях из десяти это срабатывало,
сдерживало чье-то желание поглумиться, выказать себя. Ряды больших и
маленьких начальников сильно поредели, жалеть о чем, в сущности, не
приходится. Но вот вместе с ними исчезли и заслоны, кое-как ограничивающие
взбесившегося дикаря. Хамам, недоумкам, лентяям,
нравственным садистам всех мастей, увы, раздолье! Осколки доброжелательности
улетучиваются с катастрофической быстротой. Общество дичает на глазах. И вот
у меня, автора многих книг, написавшего уже больше, чем Лев Толстой, веселящаяся
дура может покровительственно поинтересоваться, не
впервые ли я вижу телефон. Горе
общественному объединению, живущему с ненавистью к человеку! Добро
облагораживает и носителя его, и окружающих, зло изничтожает
и самое себя... Ей
бы подумать о том, что безнаказанность это всего лишь мнимая, что
самоутверждение такого рода обернется, пройдя целый ряд кругов, обязательными
утратами для нее же самой: отсутствием нужной страницы в учебнике, аварией
водоснабжения, невыданной справкой, загубленным
ремонтом и т.д. Нет, этого она не умеет! Дикарь в современном технологическом мире
не только самообречен. Он общественно опасен! И
хамство в этом смысле – пострашнее Чернобыля. В
доисторические времена оно уживалось в пределах усадьбы: где-то между скотным
двором и конюшней. А в нашей усложненной жизни, регулируемой тысячью
невидимых цепочек, по которым от одного адресата к другому перетекает
информация, звено, выбитое из межлюдской связи,
"тромбирует" и другие участки цепи. Уже
после я сообразил, что мною в тот день были оставлены незаконченными почти
все намеченные дела: пустяковая обида, мимоходом нанесенная телефонисткой,
все "детонировала", долго не давала успокоиться. Ругал себя за
излишнюю чувствительность, но войти в привычную колею не мог. Моя цепь, замкнутая на общественный
созидательный процесс, была выключена, соответственно выключились и другие
участки, замкнутые на нее... Жизнь
с ненавистью изначально ущербна. Это энтропия, умирание, распад. 2. Похмельный
интеллигент в метро уныло сказал мне: –
Дефицит достиг у нас шакальего уровня. Во всем! Еще год назад я
называл их полоумными, а теперь, боюсь, им монтируют одну извилину на
троих! 3. Фамилии:
Лжедмитриев, Сергеев-Мценский. 4. Как правильно:
"Уважаемый Обожаемый" или "Обожаемый Уважаемый"? 5. "Восточные
слабости" – магазин. 6. В Нюрнберге 1945
года ожидали увидеть злодеев, закоренелых преступников, негодяев
высшей марки, а перед судьями предстали перепуганные незначительные личности,
скучные, пустяковые, туго соображающие. Встретившись случайно с
государственным или общественным деятелем, фамилию которого раньше
неоднократно слышал, вдруг видишь перед собой весьма
среднего человека, не очень к тому же здорового – и внутренне
обмираешь. Незначительность власть имущих пугает больше их грубости,
корыстолюбия, желания всем повелевать.
7. Лев Славин меня
предостерегал: –
Не надо бояться! Ничего не надо бояться. Особенно
робким я не был, но слова эти запомнил как подтверждение собственным мыслям. Он же сказал как-то, по-моему, именно он: –
Знание жизни не есть дар лизнуть кому-то вовремя задницу.
Это надобно называть знанием задниц. 8. К 1917 году Россия
наконец-то отринула навязанное ей и непереваренное
за долгие века христианство; перестав обманывать себя и других, решительно
вернулась к язычеству. Нынешний наш мир, назывной, мифологический, сказовый,
полон иллюзорных страхов и столь же призрачных надежд, – это мир языческих представлений и
поступков. К сожалению, без присущего язычеству буйства плоти. Еще несколько
лет назад серьезно и вдумчиво обсуждались явления, не имеющие никакого места
в реальности, но как бы ее определяющие. Декларировались заведомо бессмысленные
положения: "необходимо цивилизовать вхождение в рынок...",
"противоречия между словом и делом способствуют торжеству застойных
сил", "сегодня, когда человек вышел на самый передний край
борьбы..." - цитируй первый попавшийся печатный орган. Если отступить во
времени еще на несколько лет, мы увидим процесс более резко. Тогда, к
примеру, всерьез награждали орденами реки, леса, небесные тела и т.д. Ордена
Ленина канал. Краснознаменная пуща, "Почетная грамота Верховного Совета
вручена городу..." Тогда же услышал случайно разговор двух
интеллигентного вида немолодых женщин, они очень беспокоились: "Сколько
сейчас, при нынешнем росте цен, могут стоить спаржа и трюфели?" Ни того,
ни другого в продаже не было лет восемьдесят, но они беседовали об этих
мифических товарах так, будто покупают их раз в неделю! Это типично языческое
мировосприятие. А священник сетует на то, что народ утрачивает христианские
ценности. Ни раньше они для "широких масс" особыми ценностями не
были, ни теперь – та же чисто назывная сфера! 9. Ускоренные курсы авантюристов. 10. "Есть куртки из кожи.
Есть из дерматина. А эти куртки из Германии". 11. "Шкурка норки"
или "Норка шкурки"? 12. Портрет Сталина в
ларьке на Черемушкинском рынке. Приклеен
изнутри к стеклу... Ничего нелепее я вообразить себе не могу. А молодой азиат
за окошечком грубоват и агрессивен: "Нэ
хочешь, нэ покупай! К другой
магазын иды! Без Сталина..." Что
ж, и правда,
пойду к другому. 13. У нее пятикомнатная,
очень удобная и прекрасно обставленная квартира. Дочь объездила весь мир,
сотрудничает в совместной юридической фирме, зарабатывает много, в основном
валюту. Внук учится в пансионате под Веной. Ее
любят. О ней, старухе, заботятся – и дочь, и внук. Сама же она убежденная сталинистка. Спрашиваю, чем покойный генералиссимус так
ей близок? Некоторое время думает, потом отвечает: –
Сталина уважали. Он в хозяйстве разбирался. Цены снижал... А сейчас вон как
все дорого стало! 14. Обедать нужно в хорошем
ресторане, а работать лучше в посредственном. 15. –
Искусство
обязано... –
Искусство должно... –
Искусству следует... Искусству
следует требовать не очень больших жертв! 16. Ф.
Клингер, один из столпов знаменитого германского объединения
"Буря и натиск", куда входили Гете и Шиллер, оказался в России в
конце позапрошлого века. Дослужился до генерала, сын был ранен при Бородине.
В Дерпте герр Клингер был
попечителем университета. До России много писал и печатался. И тут не
оставлял своих литературных занятий. Пересылал в Германию труды, но
публиковал уже под псевдонимом. Узнал Булгарин, –
тотчас настрочил донос. Третье отделение проверило, но оставило сообщение Булгарина без последствий, хотя все, о чем он писал,
подтвердилось. Перед
смертью велел жене остающиеся бумаги сжечь. Что тогда сгорело, об этом уже не
узнает никто. Он
говаривал в конце жизни: "Die Menschen und die Russen". [1] 17. Мрачные подвижники
ничегонеделанья. 18. Как хорошо сказал
когда-то Хомяков: "То, что строится, обязано иметь почтение к тому, что
выросло"! Он
умер еще не старым, пятидесяти шести лет. Считается одним из основоположников
славянофильства. С одной стороны, увлекался идеей "соборности",
изучал и проповедовал труды "отцов церкви", цитировал Иоанна Дамаскина. А другой – требовал
отменить крепостное право, смертную казнь, цензуру.
19. "Люди у нас хорошие,
душевные..." "Золотые
люди у нас!" "Особой
благодарности заслуживают наши люди..." Люди
действительно хорошие. Картошка плохая. 20. "Сегодня в
номере". Да, в номере... А завтра
– в камере. 21. Убежденный "сталинец". Как трактор. Не красный, не коричневый.
Просто убежденный поборник идей покойного генералиссимуса. 22. Звонит Лев Славин. –
Приглашаем вас, Вадим, на наш юбилей – сорокалетие свадьбы. –
Конечно! Спасибо... Знаете, я бы хотел придти не один, а с...
как бы вам сказать... –
Приходите, естественно, с кем хотите! С детьми, с соседями, с
родственниками!.. 23. Мальчик-цыганенок на
пристани под Астраханью. В ящике из-под патефона у него барахтались штук
шесть голубей. Мы ждали паром – кажется это была
река Маячная. Или Рыча? В общем, мы ждали на
пристани, а тут подошли два цыганских мальчика. Один – лет десяти, а другой –
с патефоном – лет трех, не более. И в патефоне – куча голубей. Какая-то
бабуся удивленно засюсюкала: – Что же у тебя там за птички? Он
взглянул на нее совершенно по-взрослому, бросил снисходительно, сопровождая речь
фантастической матерщиной: – Ты что, трам-тарарам,
голубей никогда не видела? Трам-тарарам,
голуби ето, голуби! Весь
такой гибкий, курчавенький, трехлетний... На
другом берегу реки его сородичи жили табором – считалось колхоз. Разводили
свиней. Переправясь через реку, мы наблюдали, как
дети ездят на свиньях верхом. Пожилой цыган вытянул молодуху
плетью. 24. Временно
исполняющий обязанности гражданина. 25. Министерство путей
просвещения. 26. Разговор в автобусе.
1969 год. –
Водитель, чего стоим? –
Сейчас помпИду провезут и поедем. –
А большую помпИду-то?.. Помпиду - тогдашний
французский президент. А
вот еще недавний разговор на улице. Баба объясняет товарке (обе они бегут и все это на полубеге): –
Манька-то туда приехала, а у
ей могила занята! 27. Какой-то
малоизвестный в наших краях француз запечатлел гениальную сценку. Дед сидит с
внуком, уже достаточно взрослым. Греются на солнышке.
а мимо идут, взявшись за руки, три девушки – молодые
длинноногие, щебечущие о чем-то, непосредственные и прекрасные, как сама
весна. –
Боже мой, – говорит старик, – подумать только, что они справляют естественные
надобности так же, как все... Это,
несомненно, так. Но тот, кто, глядя на них, вспомнил об этом, уже мертвец. И
можно смело ставить крест на его могиле! Убрать
из мира романтизм – все рассыпается в прах. Задохнемся! И довольно быстро.
Жить только романтическими категориями это все равно, что использовать вместо
воздуха запах роз... Но убрать – нельзя! В
последнюю свою ночь умирающий Наполеон с жуткой болью ("бритвой в правом
боку", как выразился М.Алданов), держа в руках
свечу, вошел к Монтолону, одному из приближенных,
сопровождавших его на "petite ile", Святой Елене.
Затащил в гостиную, полуодетый, с безумным взором и, задыхаясь, конечно же, в
бреду стал диктовать... Что бы вы думали? Завещание, распределение
наследства, письмо сыну или жене? Он диктовал – этот эгоист,
человеконенавистник, мракобес и т.д. – перед лицом смерти, когда уже ни с чем
не шутят, план защиты Франции от воображаемого
нашествия. А
последние его слова: "Армия... Авангард..." Откуда они у человека,
называвшего солдат в минуты откровенности "пушечным мясом"? И ведь
в бреду!.. Жуется
лет двести жвачка: романтизм. Но никуда не денешься – одними реалиями не
проживешь. Чем-то
он все-таки симпатичен, этот корсиканец, что бы там ни писали Толстой и Манфред. 28. Будем молчать,
поскольку о тех, кого с нами нет, судачить за глаза
нехорошо, а о присутствующих не говорят. 29. Эпоха заменителей:
шубка из брыси. 30. Что-то их всех
"кидает" в XIX век! ХХ, что
и говорить, суров. Но это – как твой дом, обитель во времени. XIX – только
родственник нынешнему. Плохо не знать истории. Плохо
быть Иваном, не помнящим родства. Но все время жить у родственников – хорошо
ли это?! 31. Хам. Рыгающий, пьяный, с грудной клеткой, огромной, как буфет.
Стоит. Мочится. Для Мережковского он был грядущим.
Дня меня – текущий. Текущий, данный в ощущение, рыгающий, пьяный хам. 32. Добрый человек
от Ле Зуана... 33. В районе Прибамбасья... 34. Пункт проката
валюты. 35. Спрятали палку – они
перестали делать, что бы то ни было. Дороги не убираются, мусор не вывозят,
из шести лифтов в нашем здании работают два. Запили, загуляли, забезобразничали, преступность сразу подскочила в десятки
раз! Борис
Парамонов полагает, что в России все живут по законам литературы, которая
оказывает влияние на любой процесс. Василий Казаринов, не сговариваясь,
уточнил эту мысль: раньше жили в романе "Вешние воды", теперь
окружающая действительность напоминает хэмметовский
"Большой налет". Какая чушь! Откуда же тогда у населения такая
убежденная глухота к слову, такая повальная канцелярская неграмотность?!
Спрашиваю у фольклористки: "Почему ты записала частушку именно так, с
рифмой "живу–дышу"? Нет, она уверена – рифма правильная! Упрямство
ослиное! Объяснений слушать не желает.
"Русский", на котором общается толпа, тоже "русский"
только по названию, а по форме – бесчувственный, мертвый или крепко
покалеченный канцелярско-блатной. Увы,
они живут не в литературе, а в пародии – в графомании. Это так же похоже на
литературный сюжет, как Барков похож на Пушкина. И мозги у них так устроены.
Отсюда не литературная окраска жизни, а графоманская, суть рабская, жлобская, циничная – на уровне уркаганской
песни, которая, как мы знаем, тоже может колебаться от
литературно совершенной до графомански-пародийной. 36. Песня: "Ах, был
я рокером, стал я брокером"... 37. Разговор на
Москворецком рынке. –
Где, где свежая?! Не вижу!.. –
Да ты не так смотри. Ты пальцем смотри! 38. Меня пригласили на
свадьбу, которую справляли в кафе "Националь" где в свое время я бывал довольно часто.
Нашу компанию даже стали называть "Национальные герои". Я ходил
туда, как к себе домой. Услышав, что свадьба празднуется в
"Национале", я как-то внутренне успокоился, прикинул, откуда
доберусь туда, и решил посвятить остальной день делам. К
вечеру устал зверски – мотался по городу, что-то куда-то перевозил, вышла из
строя машина, порвалось пальто. Был нестерпимо голоден и зол. Жду
в вестибюле жену, она обещала приехать прямо на место часам к семи или в
самом начале восьмого. Гляжу на циферблат: 19.35. Наверху в зале
"Мартини" уже шумно и весело. Молодых я, правда, успел поздравить. Жду
жену. Какие-то
крепко поддатые девицы с шубами под мышкой просят у меня сигарету. К ним
бросается швейцар. Девиц выводят. Они входят снова, препираются со швейцаром.
Меня толкают, не знаю, может быть, намеренно, бедром "наотмашь".
Терплю. Жду жену. У
стены стоит вежливый, очень отутюженный китаец со значком на лацкане И тоже кого-то ждет. Неотрывно гляжу в стекло входной
двери. 19.45... Меня
кто-то осторожно трогает за плечо сзади. От голода и злости реагирую
мгновенно. Оборачиваюсь, Это китаец. Он улыбается в смущении. Спрашивает на
ужасном русском языке: –
Простите, вы не господин Ленин? Напряженный, как струна,
вздрагиваю, но отвечаю так же мгновенно: –
Простите, нет... Господин Ленин умер. И
видя осунувшееся лицо китайца, добавляю: –
Но дело его живет... Китаец
следит за мной испуганными глазами. Отворачиваюсь и тут же понимаю, что
он спросил: "Простите, вы не господин Левин?" У него это
звучит, как "Ле-ин". Снова
оборачиваюсь, китаец все еще стоит и смотрит мне в спину тем же оторопелым
взглядом. Стараюсь возможно тактичнее сгладить
неловкость, говорю, что не расслышал, что пошутил и что господин Левин сейчас
придет. Он
успокоенно вздыхает. Часы
в зале бьют восемь раз. Дверь отворяется, входит моя жена. 39. Экскурсия в Ниде: дикие люди водят диких людей по диким местам, Там
же – урна в виде русской печи. Туда, где под, сваливаются всякие бытовые
отходы, из поддувала их достают... Там же урны в виде колодцев. Ничего
безвкуснее невозможно представить, экскурсовод рассказывает, что здесь в
"Долине смерти" в конце прошлого века (!) работали французы, плененные в первую
Отечественную войну двенадцатого года. В
Паланге лебеди и утки на пруду. Потрясающая красота бывшего поместья,
кажется, Радзивиллов. По берегу гуляет нарядная толпа.
А вот и соотечественники – мама с мальчиком. Откуда-то они из-под Тамбова.
Мальчик умоляет: –
Давай посмотрим, как уточки едят. Раздраженная
мама: – Идем, трам-тарарам!
Чаво тут смотреть: жопой
они едят, что ли?! 40. Вулканолог. Поэт.
Путешественник. Романтик. Девицы смотрят ему в рот. Вулканолог. Имеет свои труды
по специальности. Утверждает, что его имя известно во многих странах. Так
оно, видимо, и есть. Живет годами чуть ли не в самом кратере. Наверное, и
купается в лаве. Поэт. Пишет о ночных кострах,
восхождениях к вершинам, переменчивости дамских сердец, ветрах с Охотского
моря, икре, которую можно просто выдавить из рыбы, пойманной руками, и т.д. Романтик. "Мы,
камчадалы..." – он все время это подчеркивает. Живем в сопках. Спим на
золе. Обедаем на земле. Показывал соответствующие слайды о вулканологическом
быте. На одном – сортир по-камчатски:
голое поле, лопата и плакатик с буквами
"М" и "Ж". Между буквами неширокая борозда, больше
ничего. Дескать, дамы копают себе ямку справа, мужчины – слева. Романтика!.. Путешественник. Бывал в Сирии, в
Египте, где-то еще. Клинический
дурак. 41. Рентабельно ли
возведение египетских пирамид? Конечно, затраты на единицу продукции, по тем временам,
были невелики. Однако объем-то работ гигантский! Все же, думаю, средства,
истраченные на строительство, спустя четыре тысячелетия могли возвратиться в
казну за счет туризма. Руководствуясь
сходной логикой, некоторые из наших экономистов пробуют прикинуть, во что
обойдется России замена феодальных
порядков идеалами свободного мира. 42. Взбитые сливки
общества. 43. Новые слова. Их
можно воспринимать, как тенденцию окружающей действительности: штрафка, грибалка и т.д. 44. Поэт
Александр Аронов был в Донецке. Ехал в трамвае. Они тогда еще ходили с
кондукторами, которые называли остановки. –
Следующая "Парк Крупского", - объявила кондуктор. –
Почему "Крупского"? Какой
Крупский? - возмутился Аронов, с которым всегда случались дорожные происшествия. –
Почему, почему?! Такое название! –
Наверное, "Парк имени Крупской"? –
Какой Крупской? Разуй глаза-то, вон
ему и памятник стоит! Аронов
выглянул в окно. Это был памятник Шевченко. Обожаемому народом Тарасу
Григорьевичу... 45. Провинциалка в московском
метрополитене. Идет посадка в вагон. –
Граждане, граждане! Не напирайте. Это не последний.
Сейчас еще один придет. 46. "Комфорт и
уют"... Двенадцатилетний Алексей тут же это название переделал:
"Ботфорт и утюг". 47. Алексей придумал собственную
систему обозначения уличных собак. Например, "Ошейниковатый
шаечник" – собака в ошейнике, сбежавшая от
хозяина и жмущаяся теперь к точкам общепита и помойкам. Или "Подъездный сторожил" – собака, живущая в подъезде.
Именно – "сторожил", это от "сторож" и "жилец".
Совсем незамысловатых псов он называл "Шаечный обыкновенник"
– это просто дворняга, существующая сама по себе среди таких же бедолаг. 48. У Екатерины II был
секретарем некий Храповицкий. Ему приходилось переводить ее комедии на
русский язык, ибо в обществе усиленно внедрялась мысль, что она их пишет
по-русски. Перед
приездом в Россию они с матерью были весьма стеснены в средствах. Привезли
всего по три платья и по одной дюжине белья. У Елизаветы было, например, до
пятнадцати тысяч платьев, тысяч пять туфель и два сундука шелковых чулок! Как
она ухитрялась поспевать за модой, которая в те времена, говорят, менялась
два раза в месяц?! 49. Занятный
листок ходил по рукам в Петербурге в двадцатых годах позапрошлого столетия.
"Право – сожжено. Доброта – сжита со свету. Искренность – спряталась.
Справедливость – просит милостыню. Благотворительность – арестована (Она-то
за что?!). Кредит – обанкротился. Совесть – замолчала. Вера – осталась в
Иерусалиме. Надежда – на дне морском лежит рядом со своим якорем (Видимо, имеется в виду фрегат). Честность
– вышла в отставку. Кротость – заперта за ссору на съезжей. Терпение –
единственное, что осталось, но скоро лопнет!" Тогда же, кажется,
родилось присловье: "Кто может, тот грабит, кто не смеет, тот
крадет". Все
это – тоже Россия, которую мы потеряли! Да нет, не потеряли, продолжаем
хранить, холя и лелея! 50. Киевский ресторан
"Москва" расположен в одноименной гостинице. Во втором этаже. Идет
шахматный матч Корчной – Спасский, 1969 год. Я корреспондирую в "Московский комсомолец". А вообще журналистов
и шахматистов в Киев приехало много. Здесь Сало Флор, Виктор Хенкин, Анатолий
Афанасьев, Александр Рошаль, тогда еще никому не известный. Обедаем в
ресторане. Вечером после партии там же ужинаем - у нас столик человек на
десять с флажком ФИДЕ[2].
Вокруг довольно людно. Не
нашедшие места слоняются по залу. Разговор. -
Ось бач: жидив-то, жидив!.. -
Иде? Иде? -
Да ось жид, бач, очи як
раки... -
Тю! Який жид?! Це ж Таль! 51. Что ж удивляться,
если идиоты, вдохновляемые идиотами, живут
по-идиотски?! 52. Хорватская трагедия:
собрался в Загреб, стал копать выгреб и свалился в погреб... 53. Былина: "Да как
он взял кайло, да как открыл хайло..."
54. Медведь-алкоголик в
Харькове. Жара
была. Что-то мы обсуждали с моим белгородским приятелем. От Белгорода до
Харькова два часа езды. Я сказал ему, что родился в Харькове, он захлопотал:
"Давай съездим!" И поехали! Прогулялись по
Сумской, зашли в городской музей, в ресторане выпили водки... Ночевать
негде было. Среди ночи он вдруг вспомнил: "Знаю одно место. Пойдем в
зоопарк". К рассвету добрались. Медведь.
Размеров внушительных. Шкура кое-где протерлась, но еще крепкая. Людям
после работы хочется выпить, а пивные почти все закрыты. Вот и приходится
шагать сюда, прямо к клетке. Называется в народе: Кафе
"У Миши". Пьют водку, портвейн, пиво. Угощают и медведя. Он
берет бутылку обеими лапами. Сосет, хлюпая и чмокая. Фыркает. Высосав,
интерес к бутылке теряет. Ноет и скулит. Мне потом объяснили, что так он
просит табаку. Ему бросают папиросу. Он ее жует горящую, перекатывает в
пасти. Обжигается, но из зубов не выпускает, незажженную равнодушно провожает взглядом. У
нас с собой ничего не было. Мы пришли и сели на
скамейку среди битого стекла и тараньей шелухи. Медведь
стоял на задних лапах, вцепившись в прутья. На наш приход не реагировал.
Глядел куда-то вдаль сквозь нас, в пространство тоскливым, опустошенным
взором. Взором алкоголика, подернутым утренней похмельной поволокой. Я
еще курил тогда. Достал сигарету, бросил через прутья решетки мишке.
Зажженную. Он взглянул на нее тупо, отрешенно. Но курить
натощак не стал. 55. Витрины,
переполненные зарубежным алкоголем. Прощание со "Сливянкой".
56. Там, где много
говорят о Боге, ищи дьявола! 57. Что за фантасмагорическая
страсть командовать, поучать, наводить порядок! Сказать бы себе раз и
навсегда, что никакого порядка ни тут, ни где бы то ни было навести
невозможно, признать это соображение аксиомой и жить дальше уже более
спокойно. Был
когда-то на углу Садовой и Тверской магазин "Колбасы". Лет семь
назад зашел я в него, занял свое место
в очереди, читаю газету: сплошной вопль о том, что нужно немедленно навести в
стране порядок! Заканчивается горбачевская "перестройка". В
свободной продаже уже появились "Охотничьи сосиски",
"шейка", буженина, но очень дорогие, покупателям такие цены в
новинку. Все же просят взвесить триста-четыреста граммов. Очередь сдержанная,
молчаливая. Лишь продавщица, по привычке, что ли, призывает время от времени
– соблюдать порядок. Стою, читаю... Входит
пожилой дядёк с ветеранским набором: орден Отечественной войны, две планки -
все награды явно послевоенные. Самоуверен. Энергичен. По-хозяйски оглядел
прилавок. Растолкал стоящих поближе к весам.
Распорядился: –
Дайте вот это и это... По килограмму. Продавщица
механически взвесила "Охотничьи" и буженину. Сказала цену. Он
повторил сумму вслух, но ровно в десять раз меньшую. Она его поправила. Он
снова повторил свое, как глухарь на току! Она снова
поправила, уже более раздраженно. Тут до него дошла цифра, он слегка обалдел и стал вещать, обращаясь к продавщице и к людям, составляющим очередь: –
Повылезли, заразы! Ух, кулачье проклятое!.. Сталина на вас нет! Погодите,
скоро всех прижмем к ногтю, наведем порядок! И
так далее. Наиболее
неодобрительно слова ветерана восприняла малюсенькая собачонка, принадлежащая
моей соседке в очереди. Бросилась к его ногам с душераздирающим визгом. Он
отшвырнул ее ботинком, продолжая вещать. Тут уж не выдержала хозяйка собачки,
схватила зонтик и трахнула дядька по затылку. Он, ни
секунды не колеблясь, дал сдачи. Какие-то женщины схватили его за руки,
вытолкали в тамбур, – все это под собачий лай, визг, увещевания, ругань. Я
обернулся к продавщице. Та стоит у своих весов, крестит толпу, крестит и
причитает: "Граждане! Давайте соблюдать порядок! Граждане же, прошу
соблюдать!..." 58. Христос с его
проповедью – явление для своего времени совершенно
обреченное. С подавляющим большинством окружающих они беседуют просто
на разных языках. Как растолковать людям самую суть? Они не понимают, о чем
он им говорит. Но если бы понимали, зачем им тогда Христос? Это противоречие
роковое для любого пророка. Должны пройти какие-то сроки, чтобы люди,
желающие понять (а таких всегда очень
немного) научились говорить и мыслить на его языке. 59. По-прежнему тяжело
воспринимаю исковерканный, безграмотный, косноязычный "русский", на
котором общается толпа. Надо срочно объявить на территории России русский язык
единственным государственным языком, для не умеющих
связно разговаривать на нем – организовать какие-нибудь курсы и школы. А чтоб
ленивое наше население выучилось говорить правильно – хоть под страхом
лишения гражданства! Как в Прибалтике, которую мы так не одобряем! 60. "Дураки и дороги" –
это, как ни странно, не от Гоголя, а от Екатерины. Когда принцесса Софья
Фредерика Августа Анхальт-Цербская попала в Россию,
она изъяснялась только по-немецки. И чисто говорить по-русски так и не
выучилась. Поэтому "дураки" и
"дороги'' она воспринимала, как "дУраки"
и "дОроки". А глаз имела зоркий, и суть
несчастий российских выразила весьма метко. Потом ее выражения сделались
предметом анекдотов. Большинство их Екатерина знала, но относилась к ним с
юмором и вполне терпимо. 61. Как дурак с писанной
"Торой". 62. Станция
метрополитена "Курдская". 63. Четыре года я провел
на целине. В городе Целинограде, который ныне стал столицей Казахстана, мы
строили жилые дома и школы. Кто только ни расспрашивал меня о тех годах и о
том, что на целине запомнилось больше всего?!
О многом я рассказывал, но об одном эпизоде – никогда... О целине я
написал маленькую повесть. Впрочем, там было кое-что и нецелинное.
Тоцкие атомные испытания, например. Город в повести был назван по-другому. И
эпизод, о котором я говорил, там присутствовал. Лучше просто приведу это
место. Мы
размещались обыкновенно в углу: я, Арсений и Семен, если ему удавалось
вырваться из цепких рук Веруси, – она редко
отпускала его с нами, – так как подозревала, что мы шалопаи и пьяницы, – и остальные места еще не были заняты, и
комнатушка буфета успокаивала и ободряла нас. Ее линялые обои и колченогие столики
с треснувшей пластмассой, и тоненькая, совсем не похожая на буфетчицу, Маргарита
Васильевна, опирающаяся локтями на заляпанный пивной пеной прилавок, и пустые
бутылки, оставляемые посетителями прямо у алюминиевых ножек, и покосившаяся
вешалка – "Рогатая", как называл ее Арсений, и пол, покрытый
зеленым релином, и
жестянка из-под апельсинового сока, куда Маргарита Васильевна
складывала "левый" заработок, и серый, ленивый, пушистый
кот Маркиз, давно забывший, как пахнут мыши, и приклеенный прямо к
стенке прошлогодний календарь, – все
это я запомнил с тех пор уже по гроб жизни. Ужинали
мы тоже в буфете гостиницы. К вечеру
сюда набивались самые различные люди. Пожилой капитан рассказывал как-то о
комбриге Хользунове, герое испанской войны, о Гвадалахаре и Гернике. Инженер-железнодорожник
прочитал целую лекцию об использовании гидравлики в конструировании тормозных
вагонных устройств, и мы отлично усвоили принципиальные различия вестингауза и магнитных тормозов, жаль, что мне уже,
видимо, никогда не придется воспользоваться полученными знаниями... Еще более
пожилой мужчина, можно сказать, дед, оказался бывшим махновцем. Он
отсидел свой четвертак где-то на Тургае и теперь возвращался на волю – к себе
в Таврию. Он был рад, что его не гонят и так
внимательно слушают с готовностью помочь и посочувствовать. От него я услышал
впервые о многих перипетиях гражданской войны, о которых ранее не имел
понятия. Например, о сражении под Перегоновкой, где
крестьянская "армия", руководимая Махно, нанесла жестокое поражение
белогвардейским войскам, которыми командовал Яков Слащев, талантливейший деникинский генерал, ставший потом прообразом генерала
Хлудова в пьесе М. Булгакова. Это был, несомненно, драматичнейший
поворот в тех междоусобных битвах. Удар крестьянской "армии"
получился невероятной силы. Она гнала
офицерские полки до самого Мариуполя, сметая белые тылы, нарушая всю
систему наступления добровольцев на Москву, пополняясь кадрами за счет деникинских же призывников, сжигая и захватывая воинские
склады. О махновском рейде впоследствии написал
один исследователь: "Это был небывалый, не имеющий примера в истории
разгром тыла". В
другой раз двое проезжих блатняг
пели под гитару "Новый год, порядки новые"... И кто-то открывал под
этот текст шампанское, и взоры у блатняг были
просветленно-голубые. Продавщицы из парфюмерного киоска с первого этажа
забегали по окончании работы выпить чашку кофе и перекинуться с буфетчицей
Маргаритой Васильевной парой слов. Они садились у самой стойки и о чем-то
шептались, украдкой поглядывая в нашу сторону. А
однажды в буфете "гуляли" наши монтажники, отправлявшиеся по окончанию работ домой
в Москву. Они получили накануне премии за так называемый ввод зданий в
эксплуатацию, много пили и рассчитывались двадцатипятирублевками.
Порожнюю посуду били о подоконник, и все вокруг было усеяно осколками. У
вешалки, стоявшей при входе в буфет, сломали один рог, распороли обивку
кресла, плясали парами под магнитофон. Маргарита Васильевна относилась к
монтажникам с несвойственной ей предупредительностью, считая их публикой
серьезной, но способной на непредвиденные поступки. Денег строители не
жалели, хотя их предыдущие "гуляния" не раз доставляли служащим
гостиницы большие хлопоты. Но буфет был для монтажников всегда открыт. В
тот вечер монтажники настроились особенно решительно. Может быть, потому, что
"гулянье" это было для них последним. Они очень устали за прошедшие
месяцы, им хотелось поскорей вернуться домой, и они праздновали отъезд. Когда
монтажники уходили, унося тех, кто идти уже не мог, внезапно погас свет, и в
темноте кто-то из них отрезал голову коту, и его бездыханное тело еще
некоторое время вздрагивало на ковре. Маргарита Васильевна вытирала глаза
полотенцем. Деньги, которыми рассчитывались монтажники, она переложила в
карман халата. Это была крупная сумма, и Маргариту Васильевну смущало наше
присутствие – мы были "постояльцы",
и это служащим гостиницы,
несмотря даже на сравнительно близкое наше знакомство, доверия не
внушало, так как среди "постояльцев" попадались и воры". 64. Странны все-таки
нюансы человеческих взаимоотношений. Для меня, не скрою, было
полным откровением, например, то, что Нестора Махно спас от виселицы, к
которой его приговорил царский суд, лично Петр Аркадьевич Столыпин, в то
время всесильный председатель Совета министров и министр внутренних дел, не
раз впоследствии обвинявшийся русскими революционерами в излишней жестокости
к сторонникам насильственных противоправительственных действий. Совсем
юный еще Нестор Махно участвовал в ограблении нескольких, как сейчас бы
сказали, бизнесменов из села Гуляйполе. Грабежи эти
его друзья-анархисты называли "эксами" и
относили к политическим актам. Но военный суд, разбиравший это дело, счел все
же упомянутые происшествия чистой уголовщиной. 5 апреля 1910 года временно
командующий войсками Одесского округа К. фон дер Флит, которому надлежало утвердить приговор,
дал телеграмму на имя министра внутренних дел: "Нестор Махно признан
виновным участии шайке составившейся для разбоя двукратном разбое составе
этой шайки остановленном независящим от Махно
обстоятельствам. Преступления эти кровопролитием не сопровождались. По
обстоятельствам дела предлагаю заменить ему казнь бессрочной каторгой".
Похожие телеграммы были отправлены и по поводу махновских
друзей-однодельцев, из тех, к кому военные власти
соблаговолили проявить снисхождение. Вот
на эти-то документы легла соответствующая резолюция П.Столыпина. А в Одессу
ушла ответная телеграмма: "Смягчению участи Нестора Махно, Ефима Орлова,
Наума Альтгаузена, Василия Шаблевского
предложенном размере препятствий не встречаю..." Петр
Аркадьевич лично не был ни жесток, ни ограничен. Получив в трудный момент
высокие посты, он искренне стремился пресечь своеволие и беззаконие, колобродившие в стране, вернуть государственной власти
сильно поколебленный престиж, не понимая, по существу, главного, – что
самодержавие самим ходом истории оставлено в прошлом и обречено. Он работал,
как проклятый, предпринимал энергичные и неординарные шаги для умиротворения
общества, не боялся обострении обстановки, лично
интересовался землеустройством, хуторским хозяйством, разверстыванием
отрубов. Но его не одобряли ни революционеры, ни консерваторы. У него был
кое-какой опыт налаживания жизни в Саратовской губернии, но использование
достигнутого – на всероссийской арене приводило только к казусам. Журнал
"Исторический вестник" писал в октябре 1911 года, то есть сразу
после покушения на него: "П. А. особенно не терпел лжи, воровства,
взяточничества и корысти и преследовал их беспощадно". 1910-й
год был предпоследним годом, отпущенным ему. Через шестнадцать месяцев
полицейский агент Дмитрий Богров двумя выстрелами оборвал его жизнь.
Случилось это в помещении киевского городского театра. Анализируя пережитое,
Петр Аркадьевич, должно быть, понимал, что реформы, им затеянные, желаемых
результатов не дали. Революцию остановить не удалось, несмотря на безжалостные
казни, жестокие ограничения гражданских прав и свобод. Крестьяне тоже в массе остались
равнодушными к его призывам осваивать новые земли. Столыпинскую
дачу на Аптекарском острове в Петербурге террористы разнесли вдребезги
динамитом (погибло 27 человек, 32
человека, в том числе его дочь и малолетний сын, получили ранения). П.
Столыпин, сохранявший, по общему мнению, героическое присутствие духа, был,
тем не менее, глубоко уязвлен всеобщим пренебрежением к начатым им
преобразованиям. Он неоднократно подчеркивал: "Умейте отличать кровь на
руках врача от крови на руках палача", пытался и в думе, и в
личных беседах с государем растолковывать сокровенный смысл ведущихся
им реформ. Но общее мнение как-то
сформулировал П. Милюков: "В его доводах нет государственного
смысла". Смысл,
конечно, был, но очень далекий от воззрений П. Милюкова. Петр Аркадьевич
жизнь знал лучше и, обозревая окружающее, совершенно не пользовался розовыми
или черными очками. Этот трезвый и острый его взгляд многих раздражал. Он не считал,
к примеру, что внедрение в быт деревни таких понятий, как "свобода"
и "право", будет способствовать совершенствованию отношений в
крестьянской среде. Сельское население, как ему казалось, пока просто не
понимает сути этих слов. И то же время он с сочувствием относился к любому
проявлению личной мужественности, ответственности, "взрослости",
исходящих особенно от крестьянских парней. Видимо, какие-то из этих качеств
разглядел он и во внешне совершенно асоциальных действиях политиканствующих
бандитов и не преминул помиловать тех из них, кого позволял закон. Махно,
кажется, никогда не интересовался, что за человек его вытащил из петли, какие
чувства им руководили, какие цели он преследовал... 65. Читаю изданные за
рубежом записки белого офицера-артиллериста Сергея Мамонтова. Он описывает
всю деникинскую кампанию, которую изучил на
собственном опыте. Она, в общем-то, известна, но есть страницы, не могущие,
думаю, оставить равнодушным никого. "Имение было основательно разграблено, с
той бессмысленной злобой, которая овладевает грабителями. Все, что не могли
унести, разбито, разломано. Раз я не могу воспользоваться, пусть никому не
достанется. Первое, что мне бросилось в глаза, был черный рояль, разрубленный
топором. Паркет с узорами из черного дерева был взломан и тут же брошен –
искали клады. Двери, слишком большие для крестьянской хаты, разрублены, окна
частью унесены, частью изломаны. Мелкая мебель исчезла, крупная – шкафы и
буфеты – порублена, картины изрезаны. У портретов, а среди них были и ценные,
всегда проткнуты глаза и вспорот живот. Фарфор разбит... Это был не только
грабеж, но зверское уничтожение. Я
видел с полсотни имений, и все они были разграблены по той же системе". Речь
тут идет об известном имении князей Голицыных – "Веприке".
Надо, пожалуй, признать, что подобного разгрома не знали в пору аналогичных
общественных катаклизмов ни английские, ни французские, ни, тем более,
германские дворянские гнезда. Здесь "наши" переплюнули всех! В
том же самом "Веприке", забрав лошадей и
коров, перерезав домашнюю птицу, крестьяне не нашли применения
сельскохозяйственному оборудованию и тоже варварски уничтожили его. Фруктовый
сад, где росли редкие растения, такие, как персики и орхидеи, вырубили начисто. Стекла в уцелевших окнах тоже выбили все, очень
тщательно, чтобы не пропустить ни одного. После
всего этого как-то по-другому понимаешь артиллериста Мамонтова, который
признается: "Никакой любви к
нашему народу я не чувствовал... и предложил забрать для батареи уведенных княжеских
коней. Это очень просто было сделать: найти одну лошадь, а там все пойдут
выдавать друг друга: "Если у меня взяли, то пусть и у Петра возьмут..." Очень
красноречивый текст. И еще, перелистав несколько страниц: "На улице...грабили,
громили магазины, избивали все одного, совершенно неизвестно за что. На улицу
вышли подонки, чернь, солдатня, потерявшая
человеческий образ. Все искали чем бы попользоваться, украсть, а то и просто
ограбить. Народ, крестьяне в революции не участвовали. И на каждом шагу демагогические
речи. Просто какой-то понос речей с бесстыдным враньем
и подлой лестью. Грязь, вонь, глупость, злость и
безграничное хамство. Все худшие чувства вылились потоком наружу, как только
исчез с угла городовой, и появилась безнаказанность". С
этими утверждениями можно уже и поспорить. "Народ... не
участвовал". А кто же тогда участвовал? " Какие турки или германцы
громили галицынский
"Веприк"? Резали домашнюю птицу,
уничтожали фруктовый сад? Нет, народ в революции
прежде всего и участвовал, демонстрируя
"грязь, вонь, глупость, злость и безграничное хамство"! В
России, впрочем, испокон жили два народа. Один, тоже небезгрешный, устраивал
дворцовые перевороты, проматывал в Италии и во Франции миллионные состояния,
но читал при этом Н. Гоголя и И. Тургенева,
немецких философов и Сервантеса. Другой
же, по терминологии М.Салтыкова-Щедрина, именуемый
"глуповцами", предпочитал господскому
чтению – "Милорда" и "Кудеяра-атамана".
Подворовывал чаще всего у тех же бар или у империи. Беспробудно пил и куролесил в своих Онучиных и Рогожиных.
А в один момент решил избавиться от
первого народа самым радикальным способом, перебив бар или выгнав их за
рубеж. Ситуацией решили грубо воспользоваться сторонники коммуны, бывшие до
того в России на правах общественно-опасной секты. Объяснили "глуповцам" нехитрые правила обитания в
"новом" обществе, типа пресловутого "грабь
награбленное!", чем очень пришлись тем по
вкусу. Навешали особо ретивым на уши тонны лапши. Итог – налицо. Россия
вытеснена отовсюду и живет на бюджет, равный расходам Верхней Вольты. Круг
интересов населения тоже близок к верхневольтским. Страна сделалась угрозой существования
всего остального мира. Не вылезает из международных конфликтов. На ее
территории взрываются атомные электростанции, гибнут корабли и самолеты,
полыхают телевизионные вышки, идут
бесконечные войны, Каждый десятый ее взрослый здоровый мужчина побывал
в тюрьме. И лишь ничтожную часть их отсидка
исправила. Страна захлебывается во вранье, в больших
и малых обманах. И нет никакой надежды на то, что "глуповцы"
однажды образумятся. Они продолжают истово разрушать собранное и наработанное
за многие века царями. Люди, "потерявшие человеческий образ",
продолжают крушить все вокруг, изощряясь в умствованиях и жестокостях. И никому не приходит в
голову, что бытие их все больше
напоминает Салтыково-Щедринский
гротеск. 66. Меня не раз упрекали
за интерес к грузинской литературе, в частности, к судьбе гения грузинского
народа Николоза Бараташвили. Говорили: Грузия
теперь независима, как когда-то, откололась от России, строит новую, отличную
от нашей общей, жизнь. Вот пусть и пишут о себе
сами! А у нас и об истинно русских литераторах еще столько не сказано... И
действительно! Более того, сам интерес к литературе, в том
числе и к классической, катастрофически падает с каждым днем, планомерно
убиваемый еще в школе, подменяемый разного рода суррогатами детективного или псевдопублицистического направления, вытесняемый более
популярными почти везде занятиями, как-то: беспробудное пьянство, телевизионные
наркотики, драки, удовлетворение страсти к наживе и т.п. Бараташвили,
говорят, развивался и совершенствовался в другом отечестве, зачем заниматься
чужими поэтами?! Возразить
особенно нечего. Разве обратиться к этимологии понятия "отечество"
– по Ожегову оно означает "страну, где родился данный человек и к
гражданам которой он принадлежит". В свою очередь "страна" –
это "территория, имеющая границы, пользующаяся государственным
суверенитетом". В
этом смысле Николоз Бараташвили
безусловно должен считаться классиком "отечественной" литературы,
ибо когда в 1801 году Картлийско-Кахетинское царство вошло в состав Российской
империи, последняя представляла собой единое и мощное евразийское
государство, признанное, при всех своих и тогда, и ныне хорошо известных
недостатках, одним общим Отечеством доброй сотни народов и народностей,
населяющих его. Можно мимоходом припомнить также,
что, к примеру, из 220 генералов, участников войны 1812 года, едва ли не
четыре пятых носило не русские фамилии, и все они считали Россию своим
Отечеством, равно, как и те башкиры, которые в 1813 году участвовали в битве
при Лейпциге, наводя панику на французов своими огромными луками (наполеоновские гренадеры даже называли
башкир "амурами") - стали бы они за тридевять
земель отдавать свои жизни за чужое отечество?! Так
что сегодня, вместо того, чтобы обрушивать на головы друг другу горы
справедливых и несправедливых упреков, лучше
бы попытаться осознать причины, в силу которых нации стремятся к
объединению или размежеванию. Почему проявляется у граждан интерес к чужой
архитектуре, музыке, поэзии? И есть ли в этом какая-то крамола? 67. Великолепное
объявление было вывешено в ЖЭКе: "О
пожаре звонить т о л ь к о по телефону 01!" 68. В 1963 году мы с поэтом
Юрием Смирновым решили провести отпуск в Риге. Дело было в июне. Поскольку
деньгами мы располагали минимальными, попросились у нашего общего рижского
друга Илана Полоцка на постой. Однако в квартире Полоцков – тогда роскошной, трехкомнатной – шел ремонт, И
наш друг Илан переправил нас к некому Эренбургу, не
писателю, а страшному, судя по состоянию квартиры, вахлаку. Эренбург
был заядлым автогонщиком. И комнате его среди разного нечистого тряпья,
сломанных стульев, продавленных диванов и т.п. стоял пыльный мотоцикл. Юрий поозирался, вздохнул и сказал: –
Ничего, Вадим, будем радоваться, что хозяин еще коня себе не завел! Частично
опубликовано по рукописи автора в московском
журнале «Журналист», 2002, № 7 с таким
предисловием: Вадим Черняк
– легенда советской журналистики моего
поколения. Мне повезло: я пять лет проработал с ним в “старом” “Московском
комсомольце” на Чистопрудном бульваре, наши
кабинеты были через коридор, мы виделись ежедневно. Его
строгий авторитет был непререкаем, и
он носил на куртке знак “За отличие в охране общественного порядка” – как
шерифскую звезду в ковбойских фильмах (“Я б снял в кино моих друзей.
Черняк прекрасен в детективе. И чем он там неторопливей,
тем, значит, действие острей...” – писал про него Аронов). Он
замечательно играл в шахматы – это признавалось даже в нашей конторе, где
тогда работало четыре мастера спорта. Он, наконец, был поэт, чье имя уже
тогда знали все приличные люди, а песни его московская интеллигенция пела
вперемешку с Галичем и Окуджавой. Хотя первая его книга стихов выйдет уже потом и, прямо скажем, с непростительным опозданием. Еще он работал
в журнале “Сельская молодежь” периода его феерического взлета. Он из тех
людей, с оглядкой на мнение которых я живу до сих пор. Павел Гутионтов ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ДОБАВЛЕНИЯ Вадим Черняк. ГУЛЯЙ,
МАХНОВСКОЕ ПОЛЕ 14 октября 1906 года в украинском селе Гуляйполе несколько молодых людей, намазав сажей лица, чтобы их не признали, выследили владельца красильной мастерской Исаака Брука и отняли у него 151 рубль денег и кое-какие личные вещи. Месяц спустя они ворвались в дом хозяина местного металлического заводика Марка Карнера и похитили 425 рублей и серебряный слиток. Летом того же года было совершено разбойное нападение на контору мельницы Гельдбуха и Госселя на станции Гайчур Александровского уезда. Завязалась перестрелка с охранниками Захаровым и Быковым. Патронов не жалели, и в итоге оказавшийся поблизости крестьянин Назаренко получил огнестрельные ранения. После этого случая налётчики затаились, почти год никаких нападений не было. Но в августе 1907 года неожиданной атаке подвергся мануфактурщик Гуревич. Он, правда, отделался легче: мальчишка, его племянник, на которого нападавшие не обратили особого внимания, так заорал, что сбежались люди. Преступники мгновенно ретировались. Но чашу полицейского терпения переполнила попытка экспроприации почтовой кареты, совершённая 19 октября 1907 года, когда от пуль погибли почтальон Скороход и городовой Семенюк. Карете всё же удалось спастись, её унесли перепуганные суматохой и стрельбой не слушающиеся поводьев лошади. Среди задержанных по этим делам выделялся юный житель Гуляйполя Нестор Махно, утверждавший, однако, что все эти недвусмысленно бандитские операции совершены не с низменными уголовными целями, а с исключительно благородными - политическими, что очень удивило следователей. Н. Махно и его подельников судили и приговорили к смертной казни через повешение. Однако временно командующий войсками Одесского округа К. фон дер Флит, которому надлежало утвердить приговор военного суда, дал телеграмму на имя министра внутренних дел: "Нестор Махно признан виновным участии шайке составившейся для разбоя двукратном разбое составе этой шайки остановленном независящим от Махно обстоятельствам. Преступления эти кровопролитием не сопровождались. По обстоятельствам дела предлагаю заменить ему казнь бессрочной каторгой". В штаб Одесского округа поступила ответная телеграмма: "Смягчению участи Нестора Махно, Ефима Орлова, Наума Альтгаузена, Василия Шаблевского предложенном размере препятствий не встречаю..." Под документом стояла подпись самого Председателя Совета министров, исполнявшего также обязанности главы ведомства по внутренним делам, Петра Аркадьевича Столыпина, не раз впоследствии обвинявшегося русскими революционерами в излишней кровожадности по отношению к участникам противоправительственных действий. Пётр Аркадьевич лично не был ни жесток, ни кровожаден. Получив высокий пост после разгона первой Государственной думы, он продолжал курировать и полицию, и жандармерию, и другие органы, связанные с охраной общественного порядка. Пытался решительно пресечь своеволие и беззаконие, колобродившие в стране, вернуть государственной власти сильно поколебленный престиж. Он работал, как проклятый, предпринимал энергичные и неординарные шаги, лично интересовался землеустройством, хуторским хозяйством, развёрсткой отрубов, тонкостями крестьянской жизни и законодательства по этому поводу. У него был немалый опыт хозяйствования в Саратовской губернии, но использование такого полезного, казалось бы, опыта на всероссийской арене приводило только к казусам. Его не одобряли ни революционеры, ни консерваторы. Пётр Аркадьевич, по-видимому, не считал, что внедрение в народную жизнь таких понятий, как "свобода", "ответственность", "право", будет способствовать совершенствованию отношений прежде всего в крестьянской среде. Сельское население, по его мнению, находилось пока лишь на пути к постижению сути этих понятий. В то же время он с сочувствием относился к любому проявлению личной мужественности, "взрослости", независимости – особенно крестьянских парней. Должно быть, какие-то из этих качеств он разглядел и во внешне совершенно асоциальных действиях молодых гуляйпольцев и не преминул помиловать тех из них, кого позволял закон. Обстоятельства дела, которые поминает К. фон дер Флит, тоже нуждаются в некоторых пояснениях. Оказывается, по следственным материалам выходило, что на момент совершения преступлений, караемых столь сурово, Нестор Махно не достиг ещё отмеченного в законе совершеннолетия, а несовершеннолетних отсталая российская монархия (в отличие от сменившей её "более прогрессивной общественной формации") не казнила. Дату рождения Махно, кажется, подправили гуляйпольские анархисты. Во всяком случае, такая версия бытует до сих пор среди населения Северной Таврии, где расположено Гуляйполе (ныне село Зализничее). Если это действительно так, то подчистка была произведена виртуозно, поскольку вскрылось дело только восемьдесят лет спустя – до того в статьях о Махно (в том числе и в энциклопедии) годом его рождения значился 1889-й (вместо 1888-го), как в деле, попавшем на стол К. фон дер Флиту. Точная дата его появления на свет - 27 октября 1888 года. Родители: отец - Иван Родионович, мать – Евдокия Матвеевна. Отец работал кучером у того самого Марка Карнера, которого обобрали увлечённые гуляйпольские революционеры, мать была домохозяйкой. Настоящая фамилия их – Михненко, а Махно – просто уличная кличка. Нестор Иванович в годы революции возглавил бурную Крестьянскую войну на юге Украины, командовал партизанской Повстанческой армией своего имени, последовательно и успешно сражался с германскими войсками, с белогвардейцами, чуть позже с большевиками. Повстанческая армия под его руководством нанесла белым
чувствительное поражение под железнодорожной станцией Перегоновка.
Известный бытописатель махновщины П. Аршинов считал
это сражение решающим во всей Гражданской войне. Удар у махновцев
действительно получился очень сильным. Они гнали противника из-под Винницы до
самого Мариуполя, сметая вражеские тылы, сжигая воинские склады, нарушая всю
систему тогдашнего деникинского наступления на
Москву. К. Герасименко, написавший один из первых больших очерков о Махно,
охарактеризовал происходящее так: "Это был небывалый, не имеющий примера
в истории разгром тыла". Террор наступающих повстанцев был страшен:
пленных почти не брали, офицеров расстреливали на месте, убивали помещиков и
зажиточных хуторян, громили местную стражу, уничтожали мастерские,
ремонтирующие военную технику белых. Пострадало множество сколько-нибудь
состоятельных людей, досталось провинциальным чиновникам, представителям
интеллигенции, священнослужителям, торговцам. Деникину пришлось перебросить
на юг из-под Москвы значительные воинские силы, лучших своих военачальников,
бронепоезда и артиллерию, но долгое время это почти не оказывало влияния на
положение дел. Ценой, которую заплатили белые за отражение наступления
Повстанческой армии, был провал всей кампании 1919 года. Думается, эти события объясняют многое в поздней махновщине, прежде всего бандитизм, уголовщину, терроризм и т.п. Во главе своих партизанских отрядов Н. Махно ещё около десяти месяцев сопротивлялся коммунистам и лишь в августе 1921 года, прижатый к Днестру, был вынужден форсировать его и сдаться румынским пограничникам. Следующие тринадцать лет он провёл за рубежом. В Варшаве его отдали под суд за предполагаемую попытку поднять восстание среди галицийских крестьян. В Данциге обвинили в преследовании немецких колонистов во время гражданской войны. Доказать ничего не удалось, и он перебрался на жительство в Париж. Здесь Махно провёл почти десять лет, писал мемуары, ходил на собрания анархистов, переживал разлуку с родиной... У него родилась дочь Елена. Деньги на жизнь он добывал случайными заработками, одно время даже сапожным ремеслом, которое освоил с детства, он изготовлял из разноцветных верёвочек удобные лапоточки, очень нравившиеся местным модницам. Летом 1934 года у него случилось очередное обострение туберкулёза, полученного ещё в Бутырской тюрьме. В июне он умер. Похоронили Нестора Махно на парижском кладбище Пер-Лашез рядом с коммунарами 1870-го. Идеи Петра Столыпина впоследствии не раз использовались в коммунистическом государстве – такие, как освоение целинных и залежных земель, совершенствование и поддержка твёрдой власти. Но Нестор Махно никогда не интересовался, что за человек вытащил его из петли, какие цели он преследовал, какие взгляды отстаивал, какие чувства им руководили... Опубликовано: газета "Алфавит" №
11 (173) от 2002-03-14 |
